Быть драконом - Страница 85

Столь легко согласившись на моё предложение, Тнельх тем не менее вежливо поинтересовался:

— А я тебя не напрягу, брат?

Я вспомнил мертвеца с улицы Бабушкина, подумал о шастающем по городу Охотнике, послал мысленный привет находящейся под домашним арестом Лере, нащупал в кармане ключ от номера 404 гостиницы «Элит Холл» и ответил:

— Нисколько.

Когда мы отъехали от Того Самого Места Тнельх заметил:

— Не разговорчив ваш вояка. Слова за всё время не сказал.

— Это у него с детства, — посетовал я. — Услышал от кого-то, что иное слово убивает — теперь лишнего слова из него не вытянешь. Впрочем, не лишнего тоже.

— Это что-то новенькое — воин-пацифист.

— Не-а, не пацифист. Просто любит самостоятельно выбирать цель для удара.

Тнельх удивлённо вскинул брови.

— Сейчас поясню, — сказал я и, осилив запруженный машинами поворот с Маркса на Ленина, рассказал: — Дело в том, что после того, как узнал, что слово иногда убивает узнал ещё и другое. Что однажды произнесённое слово живёт во вселенной вечно.

— Так утверждали философы-стоики, — вспомнил Инспектор.

— Они родимые. Вот у Вуанга и сложилась в голове такая картинка: убийственное слово беспрерывно летает по вселенной и разит всех подряд. И правых, и неправых. Всех. Без разбора. Понимаешь, брат, о чём я? Или я слишком путано?

— Отчего же, понимаю. Слово для него что-то вроде безумной стрелы, которая не только указанную цель разит, но и кучу неуказанных.

— Вот-вот. Знать не может, как слово отзовётся, вот и не произносит.

Инспектор покачал головой.

— Да-а-а, затейливый подход.

— Бред, конечно, — резюмировал я. — Но кто здоров?

Тнельх на это ничего не сказал. Отвлёкся. Мы как раз проезжали недавно открытую гостинцу «Европа», и Инспектор, провожая взглядом эту игрушку со стилизованными под дорические колонами, одобрительно поохал:

— Нет-нет, точно Европа.

— Ай, будет тебе, брат, изгаляться-то, — проворчал я. — Сам же понимаешь, что никогда здешние места не будут Европой.

— Ну, отчего же?

— А оттого что русские люди не европейцы.

— А кто же они?

— Русские это… — Я отвлёкся, дабы шугануть сигналом полезшую под колёса тётку, только потом озвучил выстраданное: — Русские — это русские.

— Вопрос спорный, — заметил Тнельх. — Я так скажу: если русские посчитают себя европейцами, они и будут европейцами.

— Не уверен, что они этого когда-нибудь захотят. А потом, надо ещё чтобы и европейцы посчитали русских европейцами. Нельзя назначить себя братом в одностороннем порядке.

— Вопрос времени, — уверенно сказал Тнельх.

Я и тут не согласился:

— Не-а, никогда этого не будет.

— Почему?

— Потому что европейцы никогда не простят русским спасения от взбесившегося ефрейтора.

— Думаешь, брат?

— Тут и думать нечего. Что я людей, что ли, не знаю? Знаю.

После этих слов, я на какое-то время замолчал, прикидывая: рассказать или не стоит? В тему? Не в тему? Решил, что в тему, и поведал следующее:

— Есть у меня знакомый дворник, зовут дядей Мишей, погоняло — Колун. С ним вот какая история приключилась по молодости. В первую свою ходку спас он одного весьма авторитетного человека: на того в час бессмысленного и беспощадного угара урки кодлой навалилась на хоздворе, а дядя Миша вступился, разогнал придурков колуном. Одного так и вообще насмерть ухайдокал, за что получил от выездной сессии пятачок на сдачу. А дальше так: спасённый на словах дядя Мише шибко был благодарен, но в душе — возненавидел. Просто люто возненавидел. Согласись, брат, непросто авторитетному человеку принять, что его такого крутого и конкретного от смерти уберёг какой-то левый мужичок в потном ватнике.

Притормозив на красный свет, я глянул на Тнельха — согласен со мной? Нет? Но лицо Инспектора не выразило никаких эмоций, и я был вынужден продолжить без поддержки:

— Короче, не простил. Погубить не погубил, но всё для того сделал, чтобы дядю Мишу на другую зону перекинули. Повыше от Полярного круга, подальше от Уральских гор. Вот такая вот поучительная история с психологическим подтекстом. Так что, брат, уверен я: не простят европейцы русским спасения, ни за какие коврижки не простят. И хотя, конечно, не справедливо всё это, ничего тут не попишешь.

Тут загорелся зелёный, я тронулся и сказал:

— Но знаешь, брат, что самое забавное?

— Что, брат? — вяло поддержал мой затянувшийся монолог Тнельх.

— Если европейцам вновь будет угрожать какое-нибудь очередное Дикое Поле, русские опять заслонят их. Я уверен в этом на все сто: встанут стеной и заслонят. Глупое в этом плане племя.

— Глупое, но великое, — веско заметил Тнельх.

— Тоже верно, — согласился я с такой поправкой и, помолчав, добавил: — И про других думают, что великие. Помнишь, как с конца 1943-го на полном серьёзе стали готовиться к отражению действий немецких партизан?

— Помню. Смешно.

— Смешно.

Дальше какое-то время мы ехали молча, Инспектор стал клевать носом, а затем и вовсе заснул. Замаялся бедолага. Ещё бы тут не замаяться: долгий перелёт, бессонная ночь, резкая смена часовых поясов и непростая прогулка по подземному лабиринту — всё это бодрости не прибавляет. Меня и самого ко сну клонило. Тоже набегался. Да ещё и дорога от города до Озера убаюкивающая: полосы широкие, полотно ухоженное, а пейзаж по обочинам однообразен до жути — сосны, берёзы, берёзы, сосны и не одной финиковый пальмы. Того и гляди, упадёшь лицом на руль и съедешь в придорожную канаву.